Михаил Жванецкий - Собрание произведений в одном томе
Семь лет назад я желал Одессе стать центром Юга, чтоб была масса мест индивидуального отдыха вместо одного места массового отдыха, ибо массового отдыха не бывает, писал я. Как ни странно, многое сбылось.
Чтоб рыба заходила, писал я.
Вошла. Никто не предполагал, что это будет связано с падением производства. То есть раньше одесситы, которые работали, не могли купить рыбу, потому что ее не было. Теперь они не могут купить рыбу, потому что не работают. Но рыба есть.
Чтоб было много кафе, ресторанов, магазинов.
Они есть. Товар, конечно, иностранный. Конечно, жалко отечественного производителя, но нельзя из жалости к нему ничего не жрать в едином порыве или ходить голым в его поддержку.
Пусть повсюду звучит музыка, и мы красивым летним вечером все в белом будем гулять от музыки к музыке.
И это есть! И мы ходим. Я раньше бегал вдоль Аркадии, отмечая расстояние по туалетам: две вони, три вони, четыре, четыре с половиной вони. С возрастом счет пошел назад: пять воней, четыре вони, три… Эх бы музыка… Сбылось! Новая жизнь наложилась на старую: сквозь вонь звучит музыка или воняет сквозь мелодию. В общем, жить стало веселей.
Теперь вода! Я мечтал, чтоб вода текла не по статистическим данным, а по трубам… Не течет. Не сбылось. То есть через крышу, через стены, через потолок, но не через трубу… Не сбылось. Если б с таким же напором, с каким велась предвыборная борьба… Нет-нет. Сейчас пошучу… Если б из трубы хлынуло то, что хлынуло из телевизора. Нет… Мы бы подохли… Нет… Если б такой же напор, какой был, нет – бил, нет – был, нет – бил в водопроводе, нет-нет. Сейчас пошучу… То есть поменять напорами, то есть источник один, но поменять отверстия. Вот… Короче… не наберешься там, где хочется, а наберешься там, где не надо.
И помыться бы. Причем горячей водой. Это древнее изобретение человечества: мыться горячей водой. Не стоит его отбрасывать как устаревшее. Можно, конечно, поливать отдельные места из чайника. Одесситы всегда славились отдельно помытыми местами. Я сам принял первую ванну в тридцать три года в возрасте Христа, в Ленинграде, и с тех пор очень хочется помыться. Это частным образом не устроить, вода, как при социализме, течет централизованно. То есть все, что зависит от людей, сделано, осталось то, что зависит от руководства.
Что мне еще нравится – количество кафе. Теперь в борьбе с преступностью можно двигаться перебежками от кафе к кафе, можно скрыться в цветном фонтане, можно прикинуться посетителем и упасть за столик, можно прикинуться собакой хозяина. В общем, в борьбе с преступностью спрятаться уже есть где. И перекусить можно вполне прилично такой штучкой – хам-бур-гер, или по-одесски, – хербурхам, где очень приличная котлетка «как у мамы» с очень приличной булочкой.
И выборы свободные. Сбылось. Правда, мы сначала выбираем, а потом гадаем, правильно ли мы выбрали. Но выбираем правильно, а вот того или не того? Но правильно.
В этой ситуации, когда оба поливают друг друга и показывают друг на друге все язвы, все равно надо выбрать, и второй сразу затихает, и уже тише наполовину, то есть на одного.
Конечно, до сих пор непонятно, почему так рвутся на места, где одни неприятности и тяжелый бескорыстный труд на благо народа. Но тут важно, как бойцы поведут себя в мирное время, потому что боевые друзья – это еще не водопроводчики.
Но мы жаждем исключений, и первые шаги новых людей обнадеживают. Они уже хорошо знают разницу между богатыми и бедными, но еще не чувствуют разницу между бездарными и талантливыми. Эту разницу должны показать им мы. Работать надо. Надо работать.
На «плитах» недаром появились первые люди с трудовым загаром, то есть кисти, шея, декольте от майки, одно колено от дыры. Наконец-то. Спрашиваю: «В поле?» – «Нет, – говорят, – на базаре».
Хотя турецкий базар сдает. Не обеспечивает наш город. Уже и качество падает из низкого в мерзкое, уже и наши путанши им надоели. Зато мы все в турецком. Объевшись турецким шоколадом, опившись турецким лимонадом, хрустя турецкой кожей, одесская красавица уже и смотрит турецким взглядом. Но одесская красавица есть красавица, ибо состоит из смеси разных кровей.
И кто вопит: «Россия для русских, Украина для украинцев, Молдавия для молдаван», – пусть приедут и посмотрят на одесскую женщину.
Красавица есть красавица
Молодая – мучение. Пожилая – наказание.
И все это в рамке, которая называется любовь.
И не говорите мне, что жизнь стала хуже.
Если вдруг прекратится это время…
Если вдруг победят они, кто стонет, и плачет, и не может забыть диких очередей за водкой.
Если вдруг победят они, кто не помнит, что каждый вызов в ЖЭК, в ректорат, в гороно, в партбюро был вызовом в суд. И судили всех и за все: за мысли, за разговоры, за танцы, за молитвы, за одежду. Они ходят среди нас, те, кто судил. Если вдруг победят они, мы будем сегодняшний день вспоминать как самый светлый день в жизни. Ибо мы были свободны!
А Одесса есть движимая и недвижимая.
Одесса недвижимая, где каждое поколение кладет свой камень.
Талантливый или бездарный – зависит от того, как развивается данный момент. И она стоит – эта Одесса – подмазанная, подкрашенная, где-то со своими, где-то со вставными домами, неся на себе отпечатки всех, кто овладевал ею.
А есть Одесса движимая. Движимая – та, которую увозят в душе, покидая.
Она – память. Она – музыка. Она – воображение.
Эта Одесса струится из глаз.
Эта Одесса звучит в интонациях.
Это компания, что сплотилась в городе и рассыпалась на выходе из него… И море… И пляжи. И рассветы. И Пересыпь. И трамваи.
И все, кто умер и кто жив, – вместе.
Здравствуй, здравствуй.
Не пропадай. Не пропадай. Не пропадай…
Божественное
Бог есть. Это доказано или докажут на днях.
Бог в таланте человеческом.
Бог в доброте и помощи.
Творчество есть деяние Божие.
Наша память – его записи нам на будущее.
Вдохновение, когда после сосредоточенности рождается что-то незнакомое автору, – результат встречи с Ним.
Конечно, Бог неясен, неконкретен, незнаком.
Но личности, от которых зависит история, принимают решение обдуманно, но неосознанно.
Ведет интуиция.
Бог в интуиции.
Он в перемене настроения.
Бывает настроение хорошее, что бы ни происходило, потому что все – потому что больше в плохом быть нельзя.
Он в настроении.
Вы забыли, что произошло, а настроение осталось.
Он в почерке, и в расстановке букв, и в походке, и, кстати, в отпечатках пальцев.
И в сомнениях, и в ужасе, и в панике перед победой, и в тревоге после нее.
То есть Он там, где что-то делается. Он там, где работает человек.
Он в том, что даст вам победу, но не даст ею воспользоваться.
Удивление
А я тут мимоходом. Дожил до шестидесяти, а ни книг, ни имени, ни фамилии.
Одно-, двух– или трехместная популярность.
Я тут мимоходом в библиотеку зашел.
Обычная Library в одном американском городке. Все наши, кроме автора этих строк.
Автор этих строк не числится в каталогах мировой славы…
А претензий. А претензий было…
А усталости, а грусти…
А с бабами скучал, как настоящий.
А был каким среди своих?
Столичная печаль. Здоровался вторым.
Запоминал свои слова:
– Как я сказал… Не знаю, как мне удалос.
(Без мягкого. Как удалос, не знаю.)
Из всех друзей оставил тех, кто был в восторге, и баб своих довел слезами до восторга. Слезами и обидами:
– Ах, вы меня не поняли!
(Как в восторг попали, так стали понимать.)
Ведь сам сказал когда-то:
– А что там понимать?! А что же там читать?!
А там во что вникать?
Хорошо, хоть обувь с каблуками не надел. Бог миловал.
А уж над появлением трудился!
Неслышность хода с легким стуком двери.
А с попаданием в какой-то стиль, как юмор возникал на сочетании немногих слов и редких наблюдений. И бабы, бабы!
Да, бабы-бабы. Без детей.
Свое лишь детство признавал. Другого не дано.
Неясное какое-то еврейство. Молитва разномастная. И сплевывает, и крестится. И свечи ставит.
Запутал Господа.
Ну и понес очередное наказанье.
«Все как у разных» – вот его девиз.
Я преданный, но многим людям.
А слов-то выбор жалкий. Живописать-то нечем.
Да и не помнит он заката или морской волны.
Звук выстрела сравнил надысь с падением доски на стройке.
И долго с этим бегал.
Сейчас, когда почти нет строек, сравненьем этим не сразишь.
Долго помнил и распространял:
«Хочу окно, заполненное морем хоть наполовину».
Сочли не мастерством, а жалобой.
Не получилось. Нет читателей.
И мастерство уходит в ночь.
Ах, бабы, бабы…
Да, так нет в энциклопедии.
Что же делать? Путь один.
